Жанр: стеб/юмор, хотя больше первое, агаи тут больше...авторское чувство юмора
Тип: слэш
Размер: мини
Состояние: закончен
Рейтинг: G
Предупреждение: авторская пунктуация, ворд, который подчеркнул почти все зеленым и красным х)
Еще одно предупреждение: не вычитано, написано на одном дыхании
читать дальшеВ нем не было совершенно ничего девчачьего: крепкая хватка, вечно напряженная линия плеч, опущенная голова и колкий взгляд из-под бровей. Походка у него будто рывками, будто кто-то тащит его против воли, против ветра и вообще против, во всех возможных и невозможных смыслах. Андрей даже толком не мог вспомнить, видел ли он его улыбку. И даже если да, думал Андрей, улыбка наверняка ужасно неправильно смотрелась на таком угрюмом лице.
В нем не было совершенно ничего девчачьего. Совсем-совсем. Он неуклюже передвигался по коридорах и зыркал вокруг, словно ожидая атаки в любой момент. И правильно делал, решил Андрей, отдирая распластанного на земле Диму и окидывая его критическим взглядом будущего медика.
У Димы были друзья. Наверно. Честно говоря, Андрей никогда не видел, чтобы он с кем-то общался в принципе. Не то чтобы он следил за ним круглосуточно, чтобы знать точно. Ну, может один субботний день. И еще парочку после него. И вообще не было в этом ничего такого, он провожать его домой стал только во избежание повторения инцидента. Из лучших же побуждений. Ты ходишь за ним хвостиком, говорила Марина, а он тебе даже фамилии своей не сказал. Знаю я его фамилию – Елисеев. Ну и на кой черт мне его фамилия? Ты сама спросила. Я не спрашивала. Так о чем речь? Тебе Машка с параллельного сказала, угрюмо заметила Марина после минуты молчания. Ну, может и сказала. И что ты об этом думаешь себе? Ничего особенного. Оно и видно – ничего, а что потом? Что потом. Ты совсем головой стукнулся с этим своим…Елисеевым. Может чуть-чуть ударился. Идиот. Бывает.
В нем не было ничего девчачьего. Ломаные ногти, обдертые костяшки пальцев, жесткие неряшливые кудри и прямой красноватый нос. Дима всегда стоял особняком, и взгляд его менялся только в две стороны – повышенной подозрительности и полной отрешенности. Изредка страх мелькал где-то в радужке, еще реже – удивление, и совсем никогда – доброжелательность. Дима даже на котят смотрел презрительно-холодно, словно заранее просчитывая вероятность обнаружить однажды свои ботинки обоссаными. Даже если котята была дворовые, а на ногах у Димы были в лучшем случае вьетнамки.
Андрей знал его номер, и там было три шестерки в конце, что как бы намекало на нежелание абонента общаться. Но звонить-то он не звонит, думал он, так что ничего страшного.
Еще Андрей знал, что номер этот есть еще как минимум у трех человек с его школы: и если первые два гомосапиенса были классной и завучем, то третий индивидуум внушал нехилые подозрения, так как сам по себе в непосредственной близости к Диме замечен не был и оставалось только догадываться на кой черт ему его номер.
Юля Смирнова, шептала Маринка в перерыве, не отрывая взгляда от высокой худощавой девочки с волчьим взглядом и длинным крючковатым носом, младше нас на год, отличница, ходит в художественную школу с Катькой Васильковой, участвует в конкурсах и недавно выставила свою плетеную корзинку обшитую бисером на том соревнование по Трудовому учению, жуткая вещь, я тебе скажу, ни то торба, ни то коробка; я телефон через Катьку достала, она сказала, мол, легче из камня сок выжать, чем из Смирновой информацию, так вот, откуда у нее номер Елисеева – загадка похлеще Пирамид.
Андрей следил взглядом за Смирновой, а в голове его появлялись картинки, вероятности и нелепости и вообще много всякого разного. Андрей чувствовал, как глаза его нехорошо прищуривались всякий раз, как Юля Смирнова проходила мимо, помахивая своим куцым черным хвостом. Который на голове, в смысле. Хотя фантазия тут же радостно подкинула парочку вариаций на тему хвоста. А потом внезапно вернулась к Диме и присобачила ему, ну, собачьи уши. Логично, подумал Андрей. Ты чего на меня уставился, подумал Дима Елисеев, шарахаясь от него в сторону и обходя по широкой дуге.
После недели провожания до дома Елисеев начал подозревать неладное и то и дело оборачивался, внимательно осматривая улицу позади себя на предмет лишних объектов. И что-то подсказывало Андрею, что Дима будет в разы счастливее увидеть мусорный бак с полустертой надписью ЖЭК, чем самого Андрея.
Вряд ли Дима знал, кто дотащил его полубессознательное тело до ближайшей лавки и кто с перепугу вызвал скорою и милицию и претендовал на МЧС, но вовремя вспомнил, что номерок отсутствует.
И уж точно Елисеев не догадывался, что стал чьим-то наваждение, навязчивой идеей и чуть ли не центром вселенной, ссылаясь на Марину и ее вечное беспокойство. Андрей тоже не особо был в курсе происходящие, до того самого утра, когда пытаясь одновременно почистить зубы и съесть бутерброд, его внезапно не пнуло озарение. Действительно, не похоже это на научный интерес, как было без сомнений в начале, и как уже не сейчас, когда нет времени на поесть, потому что утренняя прогулка Елисеева по парку не дает времени на маневры.
По-настоящему обратить на себя внимание Андрею удалось уже многим позже, когда после новогодних праздников Дима вернулся с простудой и уже не только красным носом, но и с червонными гляделками. Со стороны одноклассников Димы было не лучшей идеей пихать его в сугроб и закидывать снегом, о чем мгновенно оповестил раскатистый рык взбешенного Андрея, который две недели изнывал от желания хотя бы глазком увидеть Елисеева, уехавшего с родителями на время каникул. Я даже не знаю – куда, хватался за голову Андрей, а Катька Василькова сочувственно кивала и гладила его по плечам, подмигивая явно раздраженной Марине. Так вот интеллектом эта затея не блистала, а Андрей в тот момент не особо искрил здравомыслием, потому не только порвал пару курток, не только мимоходом вывихнул кому-то палец, разбил нос, губу в трех местах, но и, кажется, чуть ли ни зубами разгрыз шапку радужного цвета. Вся последующая тягомотина с учителями и директором, – во дворе нашей школы, посреди белого дня, неслыханно, вас поставят на учет, хотя бы один прогул и вылетите как пробка; и насчет денег на ремонт, передайте родителям спасибо, и отцу, да, строителю, да, сердешно благодарны за потолки и подоконники, - все это стоило того пораженного выражения лица, которое Елисеев, при всем своем умении, скрыть не смог. И вот тогда Дима по-настоящему посмотрел на вечно мелькающего на периферии Андрея.
В тот день Андрей отважился провести Диму до дома в открытую – без куртки, в смысле, но с горячим сердцем. Вахтерша, не пожелавшая немедленно бросать свои личные важные дела и поспешить открыть раздевалку, чтобы запоздавший из-за выговоров ученик успел проследить за Елисеевым, была обвиненная во всех смертных грехах и послана в Сахару грибы собирать. Какие грибы в пустыне, удивилась вахтерша. Особые, новый вид, прошипел Андрей и рванул в сторону выхода.
Вполне естественным было слечь с ангиной на следующие две недели, и какими бы хрипами Андрей не убеждал маму, что здоров я, не видишь, кха, хоть сейчас сто, кха, отжиманий и квадратных уравнений, мама была категорична и по вечерам, утирая слезы, умилялась мужу: какой у них трудолюбивый сын растет.
Из-за температуры ли, из-за страданию по объекту помешательства ли, но последующий на неделе звонок от Маринки и ее загробное: он о тебе спрашивал, показались игрой воображения. Андрей выздоровел в рекордные сроки и примчался в школу на скорости, которой еще даже название не дали – вот он дома натягивает носок, а вот – уже тяжело дышащий и жадно вслушивающийся в доклад Кати Васильковой и Марины Островской, и еще, непонятно каким боком затесавшегося в компанию, Славика Паламаря. Славик мялся, Славик фыркал, дергал головой и смотрел преувеличенно заинтересовано в окно, но, в конце концов, не выдержал и наябедничал, что мол, да, приходил такой угрюмый и кудрявый и спрашивал про тебя. Имя он не назвал, въедливо добавила Марина, а только пантомимой изъяснялся. Пантомимой? Ну, показывал что ты такой весь из себя высокий, пояснила Катя, потом уже вслух сказал – волосы светлые и растрепанные, сказал шумный и вечно в джинсах затертых, ну тут мы и сообразили. Когда про джинсы добавил, буркнула Марина. И что вы ему сказали? Что-что, больной ты, потому что дурной за ним зимой без куртки бегать. Так и сказали, ужаснулся Андрей. Ты не беспокойся, Андрюша, ничего такого, сказали, что заболел и пообещали передать тебе от него привет. А он так зыркнул, встрял Славик, будто мы оскорбили его и его невинность заодно. Что ты там сказал про его невинность, забеспокоился Андрей, подозрительно поглядывая на Паламаря. Но прозвенел звонок и ответа не последовало.
Столкновение у выхода со школы показалось Андрею знаком свыше. Когда Дима, растерянно переводящий взгляд с него на дорогу, мялся около него и, судя по всему, силилась выдавить из себя слова благодарности, которые так и не прозвучали раньше и, которые, по правде, он заслужил уже дважды, Андрей чувствовал себя едва ли ни счастливейшим человеком на планете.
И проводить до дома Андрей начал уже чуть ли не официально, полушутя предложив себя в качестве защитника сирых и убогих. Убойная доза неприязни шандарахнула Андрея в ответ и в голову ему заползла мысль о собственном дебильном поведении. Рассыпаясь в полускрытых извинениях, Андрей принялся громко и преувеличенно весело рассказывать о себе, всякий раз внутренне содрогаясь, когда взгляд зеленых глаз скользил по нему и возвращался к дороге.
В общем-то, Дима женственнее не стал, да и приветливее тоже, но Андрею он и таким нравился. Нравится, нравится, восторженно щебетала Катька, дергая своего новоявленного парня Славку Паламаря за рукав рубашки, вот я знала, знала с самого начала. Что тут знать, фыркал Славик, от него искры летят, как только этого, кхм, ну, Елисеева, я хотел сказать, упоминаешь. Это все весна, авторитетно заявила Марина, у Елисеева твоего, да-да, твоего, нечего светиться лампочкой, у него просто период редкостного дружелюбия и человеколюбия в принципе. Что значит – в принципе, взвился Андрей, он ни с кем кроме меня не общается. Так уж ни с кем, заехидничала Марина, а Юля Смирнова, забыл о ней. А что о ней помнить, запротестовала Катя, она и рядом с ним не ходит. То, что не ходит, не значит, не общается. Пусть только попробует к нему приблизиться, пробурчал Андрей. Вот именно – пусть, согласилась Марина, чтобы ты понял, что такое поведение временное.
Дима, как дикое животное, постепенно привык к постоянно ждущего его появления Андрею, и даже кивал ему в коридорах и вообще высказывал невербальные признаки дружелюбия не шарахаясь каждый раз, как Андрей был слишком близко. Андрей радовался и цвел на глазах, даже его ежедневные преследования Димы укоротились и перестроились в более удобный график, так что теперь не приходилось шататься вокруг девятиэтажки Димы, в надежде, что тот выберет именно этот момент для прогулки, так как теперь он точно знал, что в это время Елисеев будет сидеть дома и смотреть фильм, обязательно награжденный Оскаром, потому что какой из фильма без Оскара фильм.
Цветение Андрея не прошло незамеченным: девушки, с которыми он был заочно знаком, стреляли в него из невидимых арбалетов и целились если не в сердце (то есть уже криминал, чтоб наверняка), то в глаз точно. Они улыбались, здоровались, спрашивали как дела и претендовали на то, чтобы Андрей помнил их имена, чего, в общем-то, он не делал. Почему-то каждая вторая была уверена, что она-то, она Настя-Таня-Оксана-Саша-София, очень эффектна и уникальна и что должна обязательно запомниться такому славному и во всех смыслах хорошему мальчику с именем Андрей.
Хороший мальчик с именем Андрей улыбался, кивал, терпеливо выслушивал все то, что накладывали и накладывали на его уши, а потом бежал в школьный двор и выглядывал оттуда кудрявую макушку, худую спину и трепаную-перетрепаную бежевую сумку.
Взгляд, которым одаривал Дима Андрея последние несколько дней был далек от симпатии. Елисеев выглядел так, будто Андрей купил ему мороженое, а потом перед самым носом бухнул его в лужу, и еще сверху кинул, ну, скажем, громко мяукающего котенка. Андрей из периода цветения перешел в засыхание и страдал, почти как в новогодние праздники: вот он Елисеев – руку протяни, а нельзя, откусит, и посмотрит так, будто ты ему по гроб жизни обязан. Мне кажется, шептала Катя на ухо Марине, он его ревнует. Кого? Как – кого, Андрея нашего. Не смеши мои тапочки, ты его лицо видела? Видела. Он же просто Мистер Невозмутимая Скала. В смысле? В смысле рожа у него, как кирпич. Ну, может немножко. Ты когда-то видела ревнующий кирпич? Боже упаси. Ну вот, тема закрыта.
Одним странным днем к Андрею подошла Юля Смирнова и, поведя длинным носом, завела непринужденную беседу о предстоящем матче по баскетболу, в котором Андрею непосчастливилось принимать участие. Он и в команду-то по глупой случайности попал, когда мстил особо наглым особам, которые возомнили себе, что могут безнаказанно оскорблять или даже просто говорить за спиной Димы Елисеева. По сути, Елисеев был не то чтобы слабый – он был в меньшинстве, и это выбешивало Андрея еще больше. Пять на одного, серьезно? Ну, он опасный противник. Да он весит от силы килограмм пятьдесят, подуй – унесет. В общем, увидел тренер проклюнувшуюся страсть к киданию мячей у Андрея и записал его в свою команду. Единственное, что останавливало Андрея от немедленного отказа, это интерес в глазах Димы и искреннее обещание посетить первый же матч.
Смирнова говорила и говорила, а Андрей, глядя на нее, не мог избавиться от чувства неприязни, и вспоминал хмурого Елисеева и его номер с тремя шестерками в конце. И я думаю, что ты замечательно играешь, такая страсть, такая экспрессия, сказала Юля. Она очень любила повторять слово «экспрессия», словно подчеркивая, что я, вот, хожу в художественную школу не абы как, а дважды в неделю, по средам и субботам. Андрей кивал, не вслушиваясь, а через еще минут пять такого фонового шума едва не охнул, увидев выглядывающую из-за угла раздевалки кудрявую голову. Голова посверлила их непонятным взглядом и скрылась.
Андрей догнал стремительно шагающего Диму уже возле выхода и дернул на себя. Елисеев повернулся медленно, как в ужастиках, которые сам не так давно рекомендовал Андрею к просмотру. Смерил нечитаемым взглядом и попытался высвободить руку из железного захвата, но бесполезно.
- Чего тебе надо? - процедил он, подчеркнуто равнодушно рассматривая стенгазету, которая, вопреки названию, висела на окне.
- Что с тобой? Ходишь, бесишься, - Андрей собрал мужество в кулак и дернул его на поверхность себя, голос почти не дрожал. – Смотришь волком, а недели две назад вел себя почти дружелюбно.
- Не твое дело. Отпусти.
- Как это не мое? – заорал Андрей разворачивая Диму к себе лицом и тяжело смотря в расширенные зеленые глаза. Голос Андрея резко понизился и он зашептал, быстро, нервно: - Как не мое, я ведь все для тебя сделаю, хочешь, всех перебью, кто достает? Или фильм, фильм новый хочешь? Ты только скажи, не молчи. Я ведь здесь, я ведь все сделаю.
- Ну ты чего, - испугано прошептал Дима. Глаза его нервно скользили по лицу Андрея и находили, судя по всему, то, что искали.
Внезапно он успокоился, или сделал вид, и потянул Андрея в сторону, подальше от любопытных глаз. Андрей не сопротивлялся, еле волочась за ним с беспомощным выражением на лице.
- О чем ты со Смирновой разговаривал? – внезапно спросил Дима.
Андрей посверлил взглядом кудрявый затылок и неопределенно промычал. Ревнует, с ужасом тем временем думала он, он палку плоскогрудую ревнует!
- Ни о чем.
- Как это так, целых пятнадцать минут только и делали, что дышали друг на друга?
- А какая тебе разница? - резко спросил Андрей, чувствуя неприятный зуд в районе груди. – Нравится она тебе или что?
Дима резко затормозил и повернулся к нему. Его лицо выражало такой ужас и отвращение, что Андрей почти шагнул назад.
- Ты, - Дима шумно вдохнул, будто ему не хватало воздуха, - с чего ты это взял?
- А откуда у нее твой номер? – ляпнул, не подумав, Андрей и тут же чуть не подскочил.
- Откуда ты знаешь, что у нее мой номер?
- Ты не ответил на вопрос.
Дима молчал, изучая его лицо. Потом закусил губу и кивнул сам себе, будто решаясь на что-то.
- Сестра она моя, - и тут же поспешил добавить: - троюродная, по маминой линии.
- Сестра.
- Мы с ней особо не общаемся, да и не нравится она мне.
- Не нравится, - пробормотал Андрей.
- Шныряет вокруг, сует свой громадный нос, куда не надо. И телефон мой у мамы выклянчила. Еще б знать, на кой черт он ей сдался.
Дима замолчал, хмуро рассматривая застывшего Андрея из-под бровей.
- А ты, Сташук, чего с ней разговаривал? Нравится она тебе?
- Боже упаси, - буркнул Андрей.
А потом заулыбался, засиял, как начищенный туалетный бачок в дорогом ресторане «Расса», дернулся вперед и стиснул в неуклюжих объятьях присевшего от удивления Елисеева.
- Больной, что ли? – замычал Дима ему в плечо, дергаясь для проформы пару раз.
- Больной, - покладисто согласился Андрей Сташук, кидая грозный взгляд на прошмыгнувшую мимо с перекошенным лицом Юлю Смирнову. – Нравишься ты мне, Дима. Так что точно больной.
Дима притих, а потом аккуратно скосил глаза на доступный взгляду подбородок Андрея.
Постояли.
- Точно больной.
В Диме Елисееве не было ничего женственного. Острые твердые плечи, резкие движения, нехороший взгляд и мрачная мешковатая одежда. Он говорил так, будто ему было в тягость открывать рот, бился, как бешенный, и ненавидел всех и вся искренне и с отдачей. Он ходил по миру со своей скрытой неприязнью к кошкам, любовью к фильмам и утренним прогулкам по парку около озера, ходил кудрявый и растрепанный, хмурый и агрессивный.
В нем нет ничего женственного, думал Андрей, и он мне все равно нравится.
А потом Елисеев улыбнулся.
- У тебя о-очень девчачья улыбка.
- Поэтому я и не улыбаюсь.
- С кем не бывает.
- Захлопнись.
я так давно ничего не писала, что даже как-то странно знаю, что фигня с кучей ошибок, но все равно приятно, ведь законченная фигня